Hard work beats talent, when talent doesn't work hard.
на самом деле мне есть, что написать в дневник, помимо фиков (про ГП России не написала, и про посещение концерта Антона Беляева), но у меня сессия и вообще))
Автор: Nami-тян
Фэндом: Shingeki no Kyojin
Пэйринг или персонажи: Райвель/Микаса, в прошлом Райвель/Петра, упоминается Ханджи и остальные
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Ангст, Психология
Размер: Мини, 8 страниц
Предупреждения: ООС
Размещение: с моего разрешения, с моим авторством.
Примечания автора: Первая проба пера в данном фэндоме, отсюда неуверенность и ООС.
Разделила работу на две части, чтобы облегчить чтение.
И ещё. Знаю, что правильнее называть его Леви или Риваем, но мне больше нравится, как звучит Райвель.
ficbook
I
Полуденное солнце грело густые и широкие клёны многовековых деревьев, пробиваясь кое-где к земле, к тянувшейся ввысь траве, окроплённой людской кровью, к самим людям — крошечным насекомым на фоне устрашающего своей могильной тишиной Леса. Природа в своей первозданной красе, нетронутая, казалась бы такой спокойной и умиротворённой, если бы не крики солдат, не содрогающие землю шаги титанов; если бы не лица убитых товарищей, лицо Петры, обращённое к небу, очевидно, в своей последней мольбе — жить.
Райвель лишь мельком взглянул в её янтарные глаза — уже не живые, — зная, что даже секундная задержка может стоить ему собственного самообладания. Ему надлежит быть самым стойким из всех, самым трезвомыслящим — даже Ирвин порой не может похвастаться подобной отстранённостью ото всего, — а поэтому скорбеть по каждому павшему в бою товарищу — только проверять себя на прочность и терять драгоценное время.
Райвель попрощается с ними потом, когда операция будет завершена, с каждым из них; попрощается с Петрой навсегда, кое-как вложив «крылья свободы» с её формы в широкие мозолистые ладони её простодушного отца. Этот день, подумает в ту минуту Райвель, будет храниться в его памяти во веки веков — так же он думал всякий раз, когда возвращался за стены, но всякий раз ноющая боль утраты затухала со временем.
Всякий раз Райвель казался себе очерствелым, старым, уставшим от беспрерывной войны солдатом, но никому не дозволено было знать об этом.
Микасу он встретил в Лесу в тот же день. Она посмотрела на него исподлобья, с недоверием и очевидной неприязнью (и он знал, за что), но он заметил в её тёмных глазах и кое-что ещё — твёрдую решимость, непоколебимую веру и поистине сумасшедшую преданность.
Райвель поставил всё на эту самую преданность, чтобы спасти Эрена — её Эрена — и никогда не жалел об этом лишь потому, что спас тем самым чуть ли не единственную надежду человечества на выживание.
Впрочем, дальше было только хуже. Райвель не совсем понял, когда эти несносные упрямые дети успели повзрослеть, все, кроме Эрена Йегера — тот так и остался один на один со своей злобой и жаждой мести, лелея её в своей груди, оберегая, словно первое чувство, боясь потерять, словно смысл жизни. Эрен наконец нашёл, за что перестать ненавидеть себя, за что полюбить себя, хоть как-то, — Армин понял это первым, капрал Райвель — последним, Микаса Аккерман, казалось, не поймёт этого никогда.
Её взгляд стал ещё холодней, ещё отчуждённей и жёстче, порой Райвель узнавал в этом взгляде себя и думал, что она сможет заменить его когда-нибудь, если останется в живых к тому времени. Потом осекался — нет, нет, она выживет, а сам он когда-нибудь точно скатится в глупые эмоции, с возрастом…
С возрастом, подумал он почти печально, так, будто прожил целую жизнь. Микасе только восемнадцать, а она прикидывается бессмертной, всемогущей, она даже не знает, что не любит Эрена — так, держится за единственную соломинку, за последнюю каплю человечности в собственном сердце.
Райвель давно преодолел этот этап, и он знает, что будет больно.
— Идиотка, — говорил он ей из раза в раз. — Сдохнешь ещё, кто же тогда защитит бедного беспомощного титана?
— Вам не понять, господин капрал, — с жаром отвечала Микаса, как будто знала, о чём говорит.
Райвель не выдавал своих эмоций, со стороны казалось, что их и нет вовсе, только желчь и безразличие, хотя и они плохо сочетаются. Глупая Микаса воображала, что понимает больше остальных, но на самом деле и она растворялась в толпе, так что капрал вполне мог отпраздновать свою победу в любой момент — или поражение.
У всякой медали, как известно, две стороны, впрочем, Райвеля должны устраивать обе.
— Конечно, Аккерман, мне не понять. Я не настолько глуп.
Не настолько, даже больше — так иногда казалось ему самому, но никто и никогда об этом не догадается, и поэтому он настолько силён. Восхищённые, испуганные взгляды, убеждённость остальных в его, Райвеля, превосходстве придают ему сил. Он не сломается, нет, он закалён, словно сталь, и пусть теперь, сегодня и сейчас, непокорная Микаса Аккерман подчинится ему.
О том, что капрал переспал чуть ли не со всеми женщинами, служившими в разведотряде, слышали, наверное, все, включая самого капрала, однако его это не сильно беспокоило. Он не лез в чужие дела, в чужие постели — кто знает, с кем спят остальные? — женщины сами приходили к нему, и он, как здоровый мужчина, не гнал никого и никого ни о чём не спрашивал. Верили ли эти женщины в любовь, искали ли её в лице Райвеля или кого бы то ни было ещё — вопросы были бы абсолютно неуместны и крайне нежелательны. Лишь раз ему действительно захотелось узнать об истинной причине, но он быстро опомнился, приведя мысли в порядок, и вместо разговоров по душам повалил пришедшую на простыни.
Теперь расспрашивать было некого, так что Райвелю больше не нужно было бороться с искушением куда более запретным, чем собственная привязанность к кому-либо. Остекленевшие глаза Петры постепенно исчезали из его снов, растворялись в облаке пара от тел убитых им титанов, и это казалось таким же естественным и неотвратимым, как само течение жизни.
Всему приходит конец, всему находится замена — снам, надеждам, людям — и пусть он впервые так бессмысленно пытался удержать собственное прошлое, будущее уже вглядывалось в его сосредоточенное лицо, смело и бескомпромиссно.
Точно так же глядела ему в глаза рано повзрослевшая Микаса, точно так же бросалась она в бой, будь перед ней настоящий титан, его макет или даже капрал Райвель. Тем не менее, против последнего у неё по-прежнему было ничтожно мало шансов — он пока слишком быстр и ловок для неё, не зря его называют лучшим бойцом человечества, — но она не уставала вызывать его на тренировочные бои, пытаясь перенять ценный опыт наперекор собственным суждениям.
Падать — больно и уничижительно, а гордости Микасе не занимать, ну разве что у самого Райвеля; того всё вполне устраивало, пока прижатым к сырой земле оказывался не он. Остро заточённый с обеих сторон клинок блестел в нескольких сантиметрах от фарфоровой кожи, Микаса даже пошевелиться не могла — обезоружена и обездвижена навалившимся сверху капралом. Его волосы растрепались, спутанные пряди спадали на глаза, даже дыхание показалось ей сбившимся и неровным, и всё-таки ликование было где-то там, в глубине этих серых глаз, Микаса выхватила эту чёртову эмоцию, словно награду, и сама себя за это презирала.
— О чём ты только думаешь, Аккерман, — опуская клинок, отчего-то сказал ей тогда Райвель. — Включи мозги и отключи всё остальное.
Он отряхнулся, отвернулся — вдали, где-то далеко за горизонтом, существовал мир, выросший из книг Армина, яркий и живой, а тут — отряд, долг, смерть, Микаса и её нелепые обиды…
— Бей в спину, если хочешь отомстить, по-другому у тебя не выйдет, — добавил он. — Или ты решила взглядом прожечь во мне дыру?
Потом закрыл глаза, подставив лицо тёплому весеннему ветру, а когда обернулся, Микасы рядом уже не было.
Зато были Эрен и Жан, по-детски упрямые, по-юношески влюблённые и совершенно по-взрослому готовые ко всему, что их ждёт, так что даже дальновидный Армин оставил какие бы то ни было попытки рассудить их. Этот спор, казалось, уходил корнями далеко вглубь времён, разрастаясь вширь в ввысь и принимая совсем иные очертания, а впрочем, дети, не поделившие красивую игрушку, со стороны всё равно казались детьми.
Райвелю больше тридцати, он давно позабыл напрасную злость и жгучую ревность, давно утратил способность растрачивать силы на пустяки — теперь его закадычным другом было напускное равнодушие, за которым раскалённой магмой тлели скрытые глубины настоящего ада. Эти дети, пусть и крещённые в бою, вызывали в Райвеле не то зависть, не то раздражение, но повинной во всём казалась сама Микаса — за то, что невольно становилась центром притяжения и за то, что в итоге не доставалась никому.
Она стояла перед ним по стойке смирно, не понимая, в чём виновата, а он смотрел на неё сверху вниз, как если бы разница в росте действительно была в его пользу. Тут дело не в этом, знала Микаса, дело в ней самой и в её желании спрятать глаза, уйти в тень, провалиться сквозь землю, лишь бы не оправдываться перед ним и не краснеть за собственную красоту и силу.
— Заткни их уже, — раздражённо сказал Райвель, честно пытавшийся быть сдержанней и спокойней, но даже чай в его чашке давно остыл и превратился в помои.
Микаса старалась превратить всё в дурацкую, неправильно истолкованную историю, но и её терпение разошлось по швам, когда капрал, совершенно не заботясь об осторожности, обвинил её в молчании, а значит — пособничестве.
— Ваш отряд никогда и не был оплотом нравственности! — вдруг выпалила она на одном дыхании и тут же испугалась высказанных слов; они со всей силы хлестнули её по лицу — её саму, не Райвеля.
Последнего никогда не касались и не должны были касаться посторонние разговоры и грязные сплетни, за это Микаса и уважала его — за это и за его способность вынести десятки смертей и десятки смертей подарить. Но вот теперь, теперь, стоя перед ним, защищаясь от него, презирая его, любя его, она ощущала себя так, будто они оба замарались в вязкой грязи по её вине.
Пути назад уже не было: Райвель понял всё безошибочно, и на секунду в его глазах блеснул всепоглощающий гнев, как у настоящего, живого человека, — всего на секунду, — а затем погас, как гаснет последняя надежда.
— Что ж, — непроницаемо-холодно взглянул он на Микасу, — тогда я сам всё решу. Сегодня ночью, после отбоя, ты придёшь ко мне.
— Что? — еле слышно выдохнула она.
— Ты слышала, Аккерман, — непоколебимо произнёс Райвель.
И добавил:
— Это приказ.
II
Насыщенно-синие сумерки уступали место подступившей черноте — Райвель маялся со своей собственной, поедающей его внутренности, изнуряющей. Время близилось к назначенному часу, предвкушение грядущей встречи душило и изводило его сильней, чем если бы он знал заранее: Микаса проигнорирует столь сумасбродный приказ. И всё-таки что-то, прочно засевшее в его голове и полностью занявшее мысли, не давало ему трезво оценить ситуацию и разложить её по полочкам. Райвель всем своим естеством противился этому гнусному желанию в кои-то веки обладать самому, а не милостиво принимать от остальных, и в то же время отчаянно желал увидеть на пороге Аккерман, обычную, слабую женщину, не способную сопротивляться.
Противоречивые мысли не давали ему покоя, иногда казалось даже, что за один единственный этот день, этот час или даже эту самую минуту, он наконец сойдёт с ума и почувствует облегчение — отдастся во власть той черноты и темени, что неизменно подбирается к его сердцу долгие годы и никак не найдёт выхода.
Он постучался в дверь неохотно, непривычно тихо для себя — Ханджи удивилась, увидев капрала на пороге в такой час.
— У тебя осталась выпивка, — просто сказал он, — я знаю.
— Да откуда у меня… — начала было Зоэ, но тут же замолкла. Ей хватило одного единственного взгляда на Райвеля, чтобы понять: в актёрской игре на данный момент не было никакого смысла, он пришёл не за тем, чтобы заставлять её драить завтра полы в наказание.
— Ханджи, — по-своему настоял Райвель, не просил — он никогда не просил, ни помощи, ни любви, ни даже спиртного у майора Ханджи. Последняя, впрочем, обладала особым даром — читать людей, словно раскрытые книги, так что просить её не требовалось.
Райвель забрал с собой бутылку, одна она и стала его спутницей на эту ночь, долгую, но светлую. Полная луна освещала землю призрачным своим светом, ни облака, ни дуновения ветра, — абсолютная тишина, как будто нет в этом мире ни войны, ни зимы, а есть только повседневная суета и проблемы, прибитые к земле, словно пыль, никчемные.
В неспокойном хмельном сне Райвелю виделся Гигантский Лес, огромные стволы и ветви, подпирающие небо, солдаты — погибшие и те, что сразу же, не выжидая, пришли им на смену. Ему снилась Аккерман, её застиранный алый шарф, удавкой обмотанный вокруг нежной шеи; он касался её губами, чувствовал биение её сердца, заглядывал в её глаза и иногда они почему-то становились глазами Петры, но секунду спустя всё снова вставало на свои места. Микаса не звала его по имени, только по званию, Микаса не дарила ему себя в полной мере, пусть и выгибалась в его руках — даже во сне он ощущал себя чужим, не имевшим на неё прав, и всё-таки… всё-таки она принадлежала ему, и от этого сладострастной судорогой сводило внутри.
Утренним построением на этот раз руководила Ханджи.
— Это что это? — сонно пробормотал Конни. — Куда делся капрал?
Эрен толкнул его локтём, дескать, встань ровно, опоздавший.
— Уж точно не завтрак нам готовит, — сказал он шёпотом.
— Готовит? — не расслышала Саша. — Я сейчас в обморок от голода свалюсь…
— Тише! — скомандовала Ханджи, поправив очки. — Сегодня день генеральной уборки, — серьёзно сказала она. — Не мне вам рассказывать, что бывает с теми, кто не начистил полы до блеска. Поэтому: Йегер, Браус и Спрингер моют полы в коридорах, Кирштайн и Арлерт приберутся на кухне, Ленц, поможешь мне с документами в кабинете. Аккерман, будешь помогать капралу Райвелю со старым архивом. А теперь быстро дуйте в столовую, не теряем времени!
— И всё-таки странно, — задумчиво произнёс Армин, доедая положенный завтрак. — Капрал обычно сам раздавал указания, да и уборка, кажется, внеплановая…
Микаса сидела рядом, угрюмая и молчаливая; у неё, в отличие от Армина, была версия, совершенно сумасшедшая, конечно, но ничто другое на ум не шло. Слишком очевидное совпадение, слишком неправдоподобное, однако выбора у Микасы всё равно не было — на сей раз ей пришлось повиноваться.
Мрачный и не выспавшийся, Райвель встретил её у дверей, ведущих вниз, кивнул безмолвно и отворил их — несмазанные петли жалобно заскрипели, Микаса поёжилась от потянувшей изнутри прохлады. Отзвук мерных шагов стучал в висках, словно отсчитывая долгие, тягучие секунды, но Райвель молчал — молчал — и это убеждало Микасу в собственной правоте сильней, чем любые его речи.
— Можете назначить мне любое наказание, — произнесла она, и слова её прозвучали твёрже и резче, нежели ей хотелось.
Райвель взглянул на неё поверх плеча, прежде чем спросить бесцветно:
— В смысле?
— За неповиновение приказу, сэр.
Капрал цокнул языком, вздохнул почти вымученно и, наконец, обернулся.
— Не было никакого приказа, — сказал он безапелляционно. — Ясно тебе, Аккерман? И ничего не было. Так что на вот, повяжи платок, здесь пыльно и к тому же сыро…
Он протянул ей безупречно белую, словно знамя капитуляции, ткань, Микаса нечаянно коснулась его холодной руки, когда приняла её, и в свете последних событий это прикосновение показалось ей чем-то постыдным.
Работы в старом архиве оказалось немало: паутина по углам, слой пыли на полках стеллажей, отсыревшие документы и книги, которые надо было вынести на солнце. Микаса почти позабыла о Райвеле — так бесшумен он был, так старательно пыталась она не замечать его; и всё же иногда их взгляды пересекались, и тогда Микаса сдавалась первой. Напряжение повисло в воздухе меж ними, грозясь вот-вот изойти трещинами и обрушиться им на головы, как рушатся стены, что оберегают человечество, как рушатся жизни.
— Надо бы перенести всё это наверх, — сказал Райвель, когда с уборкой было покончено, и убрал волосы со лба тыльной стороной ладони. — Здесь документам и чертежам совсем не место.
— Есть, — послушно отозвалась Микаса.
— Ты ещё стеллажи потащи, Аккерман, — иронично посоветовал капрал. — Скажи лучше Йегеру и Кирштайну, хоть какая-то польза от этих двоих… А с тебя на сегодня хватит.
Он оторвал взгляд от бумаг и долго смотрел ей вслед. Она обернулась только в дверях, словно услышав его немой вопрос — один из — и всё-таки решила ответить.
— Я поговорила с ними, если вам угодно знать, капрал Райвель. С Жаном и Эреном. Сказала, что всё напрасно и ни к чему. Так что они больше не причинят вам неудобств.
Райвель хотел было сказать ей что-то, что вертелось у него на языке, но заставил себя промолчать — раз всё напрасно и ни к чему, то так тому и быть, в самом деле.
— И давно у тебя бессонница? — поинтересовалась вечером Ханджи.
— Какая разница, — отмахнулся Райвель, грея руки о чашку с чаем, — вчера мне снилась такая дребедень, что лучше б я не засыпал.
— Тебе надо отдохнуть, — Эрвин закончил читать отчёт о последней вылазке и отложил его в сторону. — Конечно, в город я тебя не отпущу, но несколько дней отряд вполне может обойтись без твоего присутствия на тренировках.
— Отряд будет счастлив, — хихикнула Зоэ.
— А ты — нет, — тут же парировал Райвель. — Будешь вместо меня, им нельзя терять форму и расслабляться. Мы на войне, Ханджи, — будто сам себе напомнил он, — о чём вы только думаете все?
— Райвель явно не в настроении, — пробурчала та и наигранно надула губы. — Титаны и те временами дружелюбнее…
Весна была на исходе: деревья и травы давно отцвели, а небо больше не казалось ослепительно-голубым на контрасте после серой зимы. Жаркое лето понемногу вступало в свои права — раньше Микаса любила летние месяцы и ждала их, в ту пору пожелтевшая на полях трава не напоминала ей о выжженных титанами землях. В ту пору было проще, в её нелёгком детстве, а теперь даже оно казалось сотканным из сказок, никогда и не существовавшим.
Ханджи держала кулаки наготове, в рукопашном бою она была одной из лучших, но и Микаса уступать не желала. С капралом или без, а мир и брат всё ещё нуждались в её силе и поддержке, вот только ликования в глазах напротив всё же не доставало. Когда она свалилась на землю, тут же подставив ладони для страховки, Ханджи подала ей руку — капрал Райвель никогда бы не сделал этого.
Теперь они почти не виделись, он чуть ли не всё время проводил в другом крыле замка, иногда седлал лошадь и уносился куда-то, иногда бродил по ночам по заднему двору. Микаса наблюдала за ним, сама того не желая, он попадался ей на глаза будто бы случайно, и в такие моменты ей хотелось вернуться в тот самый день в Лесу и снова ощутить жгучую неприязнь в груди. Что оставалось ей теперь? Восхищение? Стыд?..
Она едва ли понимала и то, зачем пришла в недавно обустроенную библиотеку — как Райвель и хотел, все документы перенесли из подвала на верхний этаж, — и зачем не развернулась сразу же, на пороге, как только заметила заснувшего за бумагами капрала. Прислонив голову к стене, он дышал спокойно и размеренно, и лицо его казалось лицом человека, никогда не встречавшего смерти.
Он потерял стольких людей, вдруг остро осознала Микаса, — людей, что были дороги ему, — а она посмела так просто растоптать все его воспоминания, вырвать из них жалкие клочки и судить по ним, да какое имела она право, вчерашний ребёнок…
— Простите меня, — сказала она негромко, закусив губу до крови, голос её дрогнул и затих. Мир за окном не расслышал тихого покаяния, Микаса прислонилаcь разгорячённым лбом к холодному стеклу — и выдохнула.
— Не знаю, о чём ты, но извинения приняты, — глухо произнёс Райвель совсем рядом, прямо у неё за спиной. Она обернулась, — поверженная, застигнутая врасплох окончательно и бесповоротно, проигравшая все бои на свете, — и замерла, встретив его сонный, мягкий взгляд.
— У тебя кровь, — заметил он и коснулся пальцами её губ, стирая алую каплю, выступившую на коже. — Сядь.
Всего полшага назад — низкий подоконник врезался в кожу, словно ремни, Микаса едва не выдала собственного волнения, когда оказалась лицом к лицу с капралом. А в следующую секунду он подался вперёд и наконец поцеловал её, самовольно, нагло, совершенно недопустимо, отчаянно и жарко с первых же прикосновений. Микаса пыталась ещё что-то возразить, лицо и шея её пылали от неловкости и смущения, но мысли путались, а обрывки слов таяли на сухих губах Райвеля.
— Молчи, — лихорадочно просил он её, разматывая чёртов шарф, — молчи.
И она повиновалась, дрожащими пальцами цепляясь за рукава его рубашки — впервые так откровенно и чувственно, впервые вообще. Горячее дыхание опалило кожу, от неосторожных поцелуев на шее наверняка останутся следы, вот только после Райвель остановился, почти трогательно опустил голову ей на плечо, тяжело дыша, почти бережно коснулся шрама на щеке, ведя вниз, очерчивая скулы, подбородок, задерживаясь ниже, на пульсе, а затем в ложбинке между ключицами; почти отчаявшись, шепнул:
— Не уходи.
— Сэр, я…
— Ты не поняла, — прервал он её. — Не покидай меня, Аккерман. Живи. Это приказ.
В ответ Микаса погладила его по мягким волосам, будто бы ребёнка, с какой-то невообразимой нежностью, которая, казалось, совсем несвойственна столь сильному бойцу, и закрыла глаза. Сумасшедший ритм сердца всё ещё отдавался во всём теле, разливаясь приятным теплом, и впервые за долгое время она ощутила хотя бы призрачную тень спокойствия на душе.
— Есть, господин капрал.
Автор: Nami-тян
Фэндом: Shingeki no Kyojin
Пэйринг или персонажи: Райвель/Микаса, в прошлом Райвель/Петра, упоминается Ханджи и остальные
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Ангст, Психология
Размер: Мини, 8 страниц
Предупреждения: ООС
Размещение: с моего разрешения, с моим авторством.
Примечания автора: Первая проба пера в данном фэндоме, отсюда неуверенность и ООС.
Разделила работу на две части, чтобы облегчить чтение.
И ещё. Знаю, что правильнее называть его Леви или Риваем, но мне больше нравится, как звучит Райвель.
ficbook
I
Полуденное солнце грело густые и широкие клёны многовековых деревьев, пробиваясь кое-где к земле, к тянувшейся ввысь траве, окроплённой людской кровью, к самим людям — крошечным насекомым на фоне устрашающего своей могильной тишиной Леса. Природа в своей первозданной красе, нетронутая, казалась бы такой спокойной и умиротворённой, если бы не крики солдат, не содрогающие землю шаги титанов; если бы не лица убитых товарищей, лицо Петры, обращённое к небу, очевидно, в своей последней мольбе — жить.
Райвель лишь мельком взглянул в её янтарные глаза — уже не живые, — зная, что даже секундная задержка может стоить ему собственного самообладания. Ему надлежит быть самым стойким из всех, самым трезвомыслящим — даже Ирвин порой не может похвастаться подобной отстранённостью ото всего, — а поэтому скорбеть по каждому павшему в бою товарищу — только проверять себя на прочность и терять драгоценное время.
Райвель попрощается с ними потом, когда операция будет завершена, с каждым из них; попрощается с Петрой навсегда, кое-как вложив «крылья свободы» с её формы в широкие мозолистые ладони её простодушного отца. Этот день, подумает в ту минуту Райвель, будет храниться в его памяти во веки веков — так же он думал всякий раз, когда возвращался за стены, но всякий раз ноющая боль утраты затухала со временем.
Всякий раз Райвель казался себе очерствелым, старым, уставшим от беспрерывной войны солдатом, но никому не дозволено было знать об этом.
***
Микасу он встретил в Лесу в тот же день. Она посмотрела на него исподлобья, с недоверием и очевидной неприязнью (и он знал, за что), но он заметил в её тёмных глазах и кое-что ещё — твёрдую решимость, непоколебимую веру и поистине сумасшедшую преданность.
Райвель поставил всё на эту самую преданность, чтобы спасти Эрена — её Эрена — и никогда не жалел об этом лишь потому, что спас тем самым чуть ли не единственную надежду человечества на выживание.
***
Впрочем, дальше было только хуже. Райвель не совсем понял, когда эти несносные упрямые дети успели повзрослеть, все, кроме Эрена Йегера — тот так и остался один на один со своей злобой и жаждой мести, лелея её в своей груди, оберегая, словно первое чувство, боясь потерять, словно смысл жизни. Эрен наконец нашёл, за что перестать ненавидеть себя, за что полюбить себя, хоть как-то, — Армин понял это первым, капрал Райвель — последним, Микаса Аккерман, казалось, не поймёт этого никогда.
Её взгляд стал ещё холодней, ещё отчуждённей и жёстче, порой Райвель узнавал в этом взгляде себя и думал, что она сможет заменить его когда-нибудь, если останется в живых к тому времени. Потом осекался — нет, нет, она выживет, а сам он когда-нибудь точно скатится в глупые эмоции, с возрастом…
С возрастом, подумал он почти печально, так, будто прожил целую жизнь. Микасе только восемнадцать, а она прикидывается бессмертной, всемогущей, она даже не знает, что не любит Эрена — так, держится за единственную соломинку, за последнюю каплю человечности в собственном сердце.
Райвель давно преодолел этот этап, и он знает, что будет больно.
— Идиотка, — говорил он ей из раза в раз. — Сдохнешь ещё, кто же тогда защитит бедного беспомощного титана?
— Вам не понять, господин капрал, — с жаром отвечала Микаса, как будто знала, о чём говорит.
Райвель не выдавал своих эмоций, со стороны казалось, что их и нет вовсе, только желчь и безразличие, хотя и они плохо сочетаются. Глупая Микаса воображала, что понимает больше остальных, но на самом деле и она растворялась в толпе, так что капрал вполне мог отпраздновать свою победу в любой момент — или поражение.
У всякой медали, как известно, две стороны, впрочем, Райвеля должны устраивать обе.
— Конечно, Аккерман, мне не понять. Я не настолько глуп.
Не настолько, даже больше — так иногда казалось ему самому, но никто и никогда об этом не догадается, и поэтому он настолько силён. Восхищённые, испуганные взгляды, убеждённость остальных в его, Райвеля, превосходстве придают ему сил. Он не сломается, нет, он закалён, словно сталь, и пусть теперь, сегодня и сейчас, непокорная Микаса Аккерман подчинится ему.
***
О том, что капрал переспал чуть ли не со всеми женщинами, служившими в разведотряде, слышали, наверное, все, включая самого капрала, однако его это не сильно беспокоило. Он не лез в чужие дела, в чужие постели — кто знает, с кем спят остальные? — женщины сами приходили к нему, и он, как здоровый мужчина, не гнал никого и никого ни о чём не спрашивал. Верили ли эти женщины в любовь, искали ли её в лице Райвеля или кого бы то ни было ещё — вопросы были бы абсолютно неуместны и крайне нежелательны. Лишь раз ему действительно захотелось узнать об истинной причине, но он быстро опомнился, приведя мысли в порядок, и вместо разговоров по душам повалил пришедшую на простыни.
Теперь расспрашивать было некого, так что Райвелю больше не нужно было бороться с искушением куда более запретным, чем собственная привязанность к кому-либо. Остекленевшие глаза Петры постепенно исчезали из его снов, растворялись в облаке пара от тел убитых им титанов, и это казалось таким же естественным и неотвратимым, как само течение жизни.
Всему приходит конец, всему находится замена — снам, надеждам, людям — и пусть он впервые так бессмысленно пытался удержать собственное прошлое, будущее уже вглядывалось в его сосредоточенное лицо, смело и бескомпромиссно.
Точно так же глядела ему в глаза рано повзрослевшая Микаса, точно так же бросалась она в бой, будь перед ней настоящий титан, его макет или даже капрал Райвель. Тем не менее, против последнего у неё по-прежнему было ничтожно мало шансов — он пока слишком быстр и ловок для неё, не зря его называют лучшим бойцом человечества, — но она не уставала вызывать его на тренировочные бои, пытаясь перенять ценный опыт наперекор собственным суждениям.
Падать — больно и уничижительно, а гордости Микасе не занимать, ну разве что у самого Райвеля; того всё вполне устраивало, пока прижатым к сырой земле оказывался не он. Остро заточённый с обеих сторон клинок блестел в нескольких сантиметрах от фарфоровой кожи, Микаса даже пошевелиться не могла — обезоружена и обездвижена навалившимся сверху капралом. Его волосы растрепались, спутанные пряди спадали на глаза, даже дыхание показалось ей сбившимся и неровным, и всё-таки ликование было где-то там, в глубине этих серых глаз, Микаса выхватила эту чёртову эмоцию, словно награду, и сама себя за это презирала.
— О чём ты только думаешь, Аккерман, — опуская клинок, отчего-то сказал ей тогда Райвель. — Включи мозги и отключи всё остальное.
Он отряхнулся, отвернулся — вдали, где-то далеко за горизонтом, существовал мир, выросший из книг Армина, яркий и живой, а тут — отряд, долг, смерть, Микаса и её нелепые обиды…
— Бей в спину, если хочешь отомстить, по-другому у тебя не выйдет, — добавил он. — Или ты решила взглядом прожечь во мне дыру?
Потом закрыл глаза, подставив лицо тёплому весеннему ветру, а когда обернулся, Микасы рядом уже не было.
***
Зато были Эрен и Жан, по-детски упрямые, по-юношески влюблённые и совершенно по-взрослому готовые ко всему, что их ждёт, так что даже дальновидный Армин оставил какие бы то ни было попытки рассудить их. Этот спор, казалось, уходил корнями далеко вглубь времён, разрастаясь вширь в ввысь и принимая совсем иные очертания, а впрочем, дети, не поделившие красивую игрушку, со стороны всё равно казались детьми.
Райвелю больше тридцати, он давно позабыл напрасную злость и жгучую ревность, давно утратил способность растрачивать силы на пустяки — теперь его закадычным другом было напускное равнодушие, за которым раскалённой магмой тлели скрытые глубины настоящего ада. Эти дети, пусть и крещённые в бою, вызывали в Райвеле не то зависть, не то раздражение, но повинной во всём казалась сама Микаса — за то, что невольно становилась центром притяжения и за то, что в итоге не доставалась никому.
Она стояла перед ним по стойке смирно, не понимая, в чём виновата, а он смотрел на неё сверху вниз, как если бы разница в росте действительно была в его пользу. Тут дело не в этом, знала Микаса, дело в ней самой и в её желании спрятать глаза, уйти в тень, провалиться сквозь землю, лишь бы не оправдываться перед ним и не краснеть за собственную красоту и силу.
— Заткни их уже, — раздражённо сказал Райвель, честно пытавшийся быть сдержанней и спокойней, но даже чай в его чашке давно остыл и превратился в помои.
Микаса старалась превратить всё в дурацкую, неправильно истолкованную историю, но и её терпение разошлось по швам, когда капрал, совершенно не заботясь об осторожности, обвинил её в молчании, а значит — пособничестве.
— Ваш отряд никогда и не был оплотом нравственности! — вдруг выпалила она на одном дыхании и тут же испугалась высказанных слов; они со всей силы хлестнули её по лицу — её саму, не Райвеля.
Последнего никогда не касались и не должны были касаться посторонние разговоры и грязные сплетни, за это Микаса и уважала его — за это и за его способность вынести десятки смертей и десятки смертей подарить. Но вот теперь, теперь, стоя перед ним, защищаясь от него, презирая его, любя его, она ощущала себя так, будто они оба замарались в вязкой грязи по её вине.
Пути назад уже не было: Райвель понял всё безошибочно, и на секунду в его глазах блеснул всепоглощающий гнев, как у настоящего, живого человека, — всего на секунду, — а затем погас, как гаснет последняя надежда.
— Что ж, — непроницаемо-холодно взглянул он на Микасу, — тогда я сам всё решу. Сегодня ночью, после отбоя, ты придёшь ко мне.
— Что? — еле слышно выдохнула она.
— Ты слышала, Аккерман, — непоколебимо произнёс Райвель.
И добавил:
— Это приказ.
II
Насыщенно-синие сумерки уступали место подступившей черноте — Райвель маялся со своей собственной, поедающей его внутренности, изнуряющей. Время близилось к назначенному часу, предвкушение грядущей встречи душило и изводило его сильней, чем если бы он знал заранее: Микаса проигнорирует столь сумасбродный приказ. И всё-таки что-то, прочно засевшее в его голове и полностью занявшее мысли, не давало ему трезво оценить ситуацию и разложить её по полочкам. Райвель всем своим естеством противился этому гнусному желанию в кои-то веки обладать самому, а не милостиво принимать от остальных, и в то же время отчаянно желал увидеть на пороге Аккерман, обычную, слабую женщину, не способную сопротивляться.
Противоречивые мысли не давали ему покоя, иногда казалось даже, что за один единственный этот день, этот час или даже эту самую минуту, он наконец сойдёт с ума и почувствует облегчение — отдастся во власть той черноты и темени, что неизменно подбирается к его сердцу долгие годы и никак не найдёт выхода.
Он постучался в дверь неохотно, непривычно тихо для себя — Ханджи удивилась, увидев капрала на пороге в такой час.
— У тебя осталась выпивка, — просто сказал он, — я знаю.
— Да откуда у меня… — начала было Зоэ, но тут же замолкла. Ей хватило одного единственного взгляда на Райвеля, чтобы понять: в актёрской игре на данный момент не было никакого смысла, он пришёл не за тем, чтобы заставлять её драить завтра полы в наказание.
— Ханджи, — по-своему настоял Райвель, не просил — он никогда не просил, ни помощи, ни любви, ни даже спиртного у майора Ханджи. Последняя, впрочем, обладала особым даром — читать людей, словно раскрытые книги, так что просить её не требовалось.
Райвель забрал с собой бутылку, одна она и стала его спутницей на эту ночь, долгую, но светлую. Полная луна освещала землю призрачным своим светом, ни облака, ни дуновения ветра, — абсолютная тишина, как будто нет в этом мире ни войны, ни зимы, а есть только повседневная суета и проблемы, прибитые к земле, словно пыль, никчемные.
В неспокойном хмельном сне Райвелю виделся Гигантский Лес, огромные стволы и ветви, подпирающие небо, солдаты — погибшие и те, что сразу же, не выжидая, пришли им на смену. Ему снилась Аккерман, её застиранный алый шарф, удавкой обмотанный вокруг нежной шеи; он касался её губами, чувствовал биение её сердца, заглядывал в её глаза и иногда они почему-то становились глазами Петры, но секунду спустя всё снова вставало на свои места. Микаса не звала его по имени, только по званию, Микаса не дарила ему себя в полной мере, пусть и выгибалась в его руках — даже во сне он ощущал себя чужим, не имевшим на неё прав, и всё-таки… всё-таки она принадлежала ему, и от этого сладострастной судорогой сводило внутри.
***
Утренним построением на этот раз руководила Ханджи.
— Это что это? — сонно пробормотал Конни. — Куда делся капрал?
Эрен толкнул его локтём, дескать, встань ровно, опоздавший.
— Уж точно не завтрак нам готовит, — сказал он шёпотом.
— Готовит? — не расслышала Саша. — Я сейчас в обморок от голода свалюсь…
— Тише! — скомандовала Ханджи, поправив очки. — Сегодня день генеральной уборки, — серьёзно сказала она. — Не мне вам рассказывать, что бывает с теми, кто не начистил полы до блеска. Поэтому: Йегер, Браус и Спрингер моют полы в коридорах, Кирштайн и Арлерт приберутся на кухне, Ленц, поможешь мне с документами в кабинете. Аккерман, будешь помогать капралу Райвелю со старым архивом. А теперь быстро дуйте в столовую, не теряем времени!
***
— И всё-таки странно, — задумчиво произнёс Армин, доедая положенный завтрак. — Капрал обычно сам раздавал указания, да и уборка, кажется, внеплановая…
Микаса сидела рядом, угрюмая и молчаливая; у неё, в отличие от Армина, была версия, совершенно сумасшедшая, конечно, но ничто другое на ум не шло. Слишком очевидное совпадение, слишком неправдоподобное, однако выбора у Микасы всё равно не было — на сей раз ей пришлось повиноваться.
Мрачный и не выспавшийся, Райвель встретил её у дверей, ведущих вниз, кивнул безмолвно и отворил их — несмазанные петли жалобно заскрипели, Микаса поёжилась от потянувшей изнутри прохлады. Отзвук мерных шагов стучал в висках, словно отсчитывая долгие, тягучие секунды, но Райвель молчал — молчал — и это убеждало Микасу в собственной правоте сильней, чем любые его речи.
— Можете назначить мне любое наказание, — произнесла она, и слова её прозвучали твёрже и резче, нежели ей хотелось.
Райвель взглянул на неё поверх плеча, прежде чем спросить бесцветно:
— В смысле?
— За неповиновение приказу, сэр.
Капрал цокнул языком, вздохнул почти вымученно и, наконец, обернулся.
— Не было никакого приказа, — сказал он безапелляционно. — Ясно тебе, Аккерман? И ничего не было. Так что на вот, повяжи платок, здесь пыльно и к тому же сыро…
Он протянул ей безупречно белую, словно знамя капитуляции, ткань, Микаса нечаянно коснулась его холодной руки, когда приняла её, и в свете последних событий это прикосновение показалось ей чем-то постыдным.
Работы в старом архиве оказалось немало: паутина по углам, слой пыли на полках стеллажей, отсыревшие документы и книги, которые надо было вынести на солнце. Микаса почти позабыла о Райвеле — так бесшумен он был, так старательно пыталась она не замечать его; и всё же иногда их взгляды пересекались, и тогда Микаса сдавалась первой. Напряжение повисло в воздухе меж ними, грозясь вот-вот изойти трещинами и обрушиться им на головы, как рушатся стены, что оберегают человечество, как рушатся жизни.
— Надо бы перенести всё это наверх, — сказал Райвель, когда с уборкой было покончено, и убрал волосы со лба тыльной стороной ладони. — Здесь документам и чертежам совсем не место.
— Есть, — послушно отозвалась Микаса.
— Ты ещё стеллажи потащи, Аккерман, — иронично посоветовал капрал. — Скажи лучше Йегеру и Кирштайну, хоть какая-то польза от этих двоих… А с тебя на сегодня хватит.
Он оторвал взгляд от бумаг и долго смотрел ей вслед. Она обернулась только в дверях, словно услышав его немой вопрос — один из — и всё-таки решила ответить.
— Я поговорила с ними, если вам угодно знать, капрал Райвель. С Жаном и Эреном. Сказала, что всё напрасно и ни к чему. Так что они больше не причинят вам неудобств.
Райвель хотел было сказать ей что-то, что вертелось у него на языке, но заставил себя промолчать — раз всё напрасно и ни к чему, то так тому и быть, в самом деле.
***
— И давно у тебя бессонница? — поинтересовалась вечером Ханджи.
— Какая разница, — отмахнулся Райвель, грея руки о чашку с чаем, — вчера мне снилась такая дребедень, что лучше б я не засыпал.
— Тебе надо отдохнуть, — Эрвин закончил читать отчёт о последней вылазке и отложил его в сторону. — Конечно, в город я тебя не отпущу, но несколько дней отряд вполне может обойтись без твоего присутствия на тренировках.
— Отряд будет счастлив, — хихикнула Зоэ.
— А ты — нет, — тут же парировал Райвель. — Будешь вместо меня, им нельзя терять форму и расслабляться. Мы на войне, Ханджи, — будто сам себе напомнил он, — о чём вы только думаете все?
— Райвель явно не в настроении, — пробурчала та и наигранно надула губы. — Титаны и те временами дружелюбнее…
***
Весна была на исходе: деревья и травы давно отцвели, а небо больше не казалось ослепительно-голубым на контрасте после серой зимы. Жаркое лето понемногу вступало в свои права — раньше Микаса любила летние месяцы и ждала их, в ту пору пожелтевшая на полях трава не напоминала ей о выжженных титанами землях. В ту пору было проще, в её нелёгком детстве, а теперь даже оно казалось сотканным из сказок, никогда и не существовавшим.
Ханджи держала кулаки наготове, в рукопашном бою она была одной из лучших, но и Микаса уступать не желала. С капралом или без, а мир и брат всё ещё нуждались в её силе и поддержке, вот только ликования в глазах напротив всё же не доставало. Когда она свалилась на землю, тут же подставив ладони для страховки, Ханджи подала ей руку — капрал Райвель никогда бы не сделал этого.
Теперь они почти не виделись, он чуть ли не всё время проводил в другом крыле замка, иногда седлал лошадь и уносился куда-то, иногда бродил по ночам по заднему двору. Микаса наблюдала за ним, сама того не желая, он попадался ей на глаза будто бы случайно, и в такие моменты ей хотелось вернуться в тот самый день в Лесу и снова ощутить жгучую неприязнь в груди. Что оставалось ей теперь? Восхищение? Стыд?..
Она едва ли понимала и то, зачем пришла в недавно обустроенную библиотеку — как Райвель и хотел, все документы перенесли из подвала на верхний этаж, — и зачем не развернулась сразу же, на пороге, как только заметила заснувшего за бумагами капрала. Прислонив голову к стене, он дышал спокойно и размеренно, и лицо его казалось лицом человека, никогда не встречавшего смерти.
Он потерял стольких людей, вдруг остро осознала Микаса, — людей, что были дороги ему, — а она посмела так просто растоптать все его воспоминания, вырвать из них жалкие клочки и судить по ним, да какое имела она право, вчерашний ребёнок…
— Простите меня, — сказала она негромко, закусив губу до крови, голос её дрогнул и затих. Мир за окном не расслышал тихого покаяния, Микаса прислонилаcь разгорячённым лбом к холодному стеклу — и выдохнула.
— Не знаю, о чём ты, но извинения приняты, — глухо произнёс Райвель совсем рядом, прямо у неё за спиной. Она обернулась, — поверженная, застигнутая врасплох окончательно и бесповоротно, проигравшая все бои на свете, — и замерла, встретив его сонный, мягкий взгляд.
— У тебя кровь, — заметил он и коснулся пальцами её губ, стирая алую каплю, выступившую на коже. — Сядь.
Всего полшага назад — низкий подоконник врезался в кожу, словно ремни, Микаса едва не выдала собственного волнения, когда оказалась лицом к лицу с капралом. А в следующую секунду он подался вперёд и наконец поцеловал её, самовольно, нагло, совершенно недопустимо, отчаянно и жарко с первых же прикосновений. Микаса пыталась ещё что-то возразить, лицо и шея её пылали от неловкости и смущения, но мысли путались, а обрывки слов таяли на сухих губах Райвеля.
— Молчи, — лихорадочно просил он её, разматывая чёртов шарф, — молчи.
И она повиновалась, дрожащими пальцами цепляясь за рукава его рубашки — впервые так откровенно и чувственно, впервые вообще. Горячее дыхание опалило кожу, от неосторожных поцелуев на шее наверняка останутся следы, вот только после Райвель остановился, почти трогательно опустил голову ей на плечо, тяжело дыша, почти бережно коснулся шрама на щеке, ведя вниз, очерчивая скулы, подбородок, задерживаясь ниже, на пульсе, а затем в ложбинке между ключицами; почти отчаявшись, шепнул:
— Не уходи.
— Сэр, я…
— Ты не поняла, — прервал он её. — Не покидай меня, Аккерман. Живи. Это приказ.
В ответ Микаса погладила его по мягким волосам, будто бы ребёнка, с какой-то невообразимой нежностью, которая, казалось, совсем несвойственна столь сильному бойцу, и закрыла глаза. Сумасшедший ритм сердца всё ещё отдавался во всём теле, разливаясь приятным теплом, и впервые за долгое время она ощутила хотя бы призрачную тень спокойствия на душе.
— Есть, господин капрал.
@темы: Моё, Shingeki no Kyojin, Фики