"Принц и нищий"

[Nami.]

Автор: Nami-тян
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Франциск/\Артур
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Драма, AU
Размер: Мини, 8 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Примечания автора:Я начала писать это в конце прошлого месяца, а завершила только сейчас. Поздравьте автора, у которого в день пишется только один абцаз -_-
Что же касается самой истории - после того, как я перебрала весь свой скудный запас истории, пришлось переходить на аушки, что открыло мне море новых возможностей и миров.
Действительно хотелось бы прочесть отзывы, вдруг они вдохновят ещё на что-нибудь.
P.S. Ну да, 8 страниц, но не ленитесь, please.
ficbook

Солнце клонилось к горизонту. Лучи его, рассеиваясь между редкими скоплениями облаков, причудливо преломлялись, так что иногда казалось, будто свет волшебных миров проливался на землю. Водная гладь вздымалась совсем чуть-чуть, гребнями небольших волн подхватывая последние искорки угасающего светила. Южный ветер услужливо поддувал в чёрные паруса, помогая пиратскому судну с командиром на борту патрулировать присвоенные им океанские просторы.

Капитан Керкленд уверенно глядел перед собой, стоя на мостике и приложив ко лбу ладонь, ибо яркие краски заходящего солнца слепили глаза. Они отражались в зелёной радужке, так что взгляд капитана теперь, кажется, был ещё твёрже и, вместе с тем, ещё красивей.
Впрочем, заботиться о своей красоте как таковой у Артура не было ни времени, ни желания – волосы его были растрёпаны, а рубашка помята и распахнута самым небрежным образом. Ему казалось, что, в конце-то концов, припудривание носиков – дело только лишь континентальных неженок.

- Капитан, прямо по курсу французский корабль.

Ну вот, только вспомнишь, как говорится.

Керкленд, накинув алый камзол, доселе висевший на спинке стула, обратил свой взор к вошедшему. Тем был новый матрос, ещё совсем молодой парнишка, сбежавший из дому и примкнувший к бравой команде Артура без всякого на то разрешения со стороны последнего, в одном из портов Америки. Когда беглец, наконец, был пойман коком на второй же день – есть-то всё-таки хотелось – то ему, безусловно, пришлось несладко, ведь капитан держит на судне только проверенных людей, а сей ухоженный молодой человек уж больно смахивал на шпиона.
Впрочем, в первом же бою и захвате одного из торговых испанских кораблей юноша всё же отличился, чем и заработал первые крупинки доверия со стороны всей команды.

Сейчас же он стоял перед Керклендом в каких-то потёртых штанах – очевидно, тех самых, в которых и сбежал – и обычной затасканной матроске. Волосы его были засалены, а кожа рук, когда-то бывшая гладкой, загрубела от перетягивания тросов.
Артур усмехнулся, глядя на него, но это, скорее всего, было следствием мыслей, касающихся французов.

- Круизный лайнер или кто-то решил прокатиться самостоятельно?
- Торговое, капитан.

Услышав эти слова, пират, ни секунды не сомневающийся в собственной победе, отдал приказ о захвате, из чего неотвратимо следовало, что вечер определённо обещал быть интересным.

***

Небо погасло. Ярко-голубые краски его сменились тёмно-синими, почти чёрными, а линия горизонта уже совсем слилась с водной гладью, что стала сплошной серой поверхностью без единой погрешности. Ветер стих, и только еле слышный плеск воды о борт нарушал гробовую тишину, установившуюся на палубе захваченного судна.
Артур глядел на его экипаж, насильно склонённый перед ним и поставленный на колени здоровыми парнями пиратской команды. Впрочем, с этим кораблём они действительно не прогадали – трюм был полон всякого рода безделушками, стоящими, однако, не малые деньги, а среди экипажа обнаружилась и ещё более ценная находка – хозяин всего этого состояния, который ко всему прочему, очевидно, был ещё и благородного происхождения. Голубой камзол его, расшитый камнями и золотом, сразу заинтересовал капитана, и он распорядился тут же снять его с пленника, а самого его доставить к себе на корабль в качестве заложника, а точнее - самого ценного из них, ибо остальным членам экипажа была уготовлена участь пробыть в сыром трюме собственного корабля и, в лучшем случае, несколько дней.

Каюта капитана Керкленда представляла собой более уютное местечко, меж тем, это только по пиратским меркам – здесь хотя бы не пахло сыростью, стояла койка, хоть и довольно жёсткая, деревянный прямоугольный стол, на котором часто расстилались карты, и парочка стульев. Несколько красивых канделябров со свечами – очевидно, принадлежащих к награбленному прежде, - освещали помещение, которое и так находилось бы в полумраке, не будь здесь двух небольших окон.
Но всё это имущество, очевидно, заботило Артура куда меньше, нежели личный запас рома, хранящийся тут же. Конечно, в глубине корабля его даже больше, чем могло бы уместиться здесь, но капитан предпочитал хранить столь любимый ром и у себя, на те случаи, если ему по тем или иным причинам не захочется спускаться.

А сейчас был именно такой случай.

Артур знал хозяина захваченного корабля и раньше, его звали Франциском Бонфуа и был он отпрыском знатной и богатой французской семьи, которая несколько лет назад открыла своё предприятие на побережье Англии. Керкленд слышал о том, что это была уже не первая компания Бонфуа-старшего, и в этот раз он заключил сделку с каким-то английским монополистом, так что успех совместных товаров, предположительно, должен был быть бешенным.

В тот злосчастный вечер, когда брат потащил его на чёртово открытие, Артур был совершенно уверен, что всё это абсолютно никому из них нужно.

- Это важно, - говорил Скотт меж тем, - нам нужно вести дружбу с такими, как они.
Но младший Керкленд слушал, да не слышал старшего, не очень-то собираясь посещать сие мероприятие. Он не видел в зазнавшихся особах ничего привлекательного, они всячески подчёркивали своё благородное происхождение и только и делали, что искали повод принизить людей среднего достатка, вроде той же семьи Керклендов.
- Ты ещё ничего не смыслишь, - тем временем, рассуждал Скотт, завязывая свой самый дорогой шейный платок. Он любил говорить что-нибудь именно пока делает это, ибо терпеть не мог платки и то, что их надо как-то по-особенному искусно завязывать. Кроме того, нужно было уговорить упрямого Артура, потому что тот целыми днями напролёт проводил в четырёх стенах, не зная ничьего общества, кроме своего собственного, и нередко выходил из дому только для прогулки в порту. – Нам нужны хорошие связи, если мы хотим…
- О боже, ты опять за своё… - тут же перебил его брат, меж тем сидевший на кровати, поджав ноги под себя и показывая безразличие к предстоящему всем своим видом. – Ничего у нас не выгорит, это бессмысленно и малоперспективно.
- Откуда же ты только слов понабрался, - ухмыльнулся старший Керкленд и хитро прищурился, обернувшись. – Я тебе расскажу, что не малоперспективно, - он замолк на мгновение, а потом, усевшись рядом с Артуром, почти заговорчески произнёс, - ты когда-нибудь ел гусиную печень? А вино тридцатилетней выдержки пробовал? Эйлин говорит, что это что-то с чем-то. Если честно, - совсем понизив голос, продолжал он, - стоит пойти туда хотя бы только из-за этого.

…И Артур действительно пошёл, раз уж такие дела.

Франциск заметил его не сразу – народу было много, несмотря даже на поистине огромную площадь залы, и окружение молодого Бонфуа пестрило цветами, кружевами, манжетами и лентами, которые являлись частью гардероба как молодых дам, так и их кавалеров. Дамы же, кавалеров не имеющие, в основном крутились вокруг так же свободных юношей, и чаще всего, конечно, они предпочитали общество хозяев мероприятия, ибо те были людьми обеспеченными и благородными по своему происхождению. Впрочем, по происхождению – не значило по природе своей, а это, между прочим, юным вертихвосткам было выгодно вдвойне.
Франциск любил таких – смелых, наглых, изворотливых и просто до ужаса развратных – потому что его постоянно одолевала скука, а англичанки оказались новым и весьма интересным открытием. Их горделивость заставляла играть, придумывая всё новые и новые уловки и избегать неосторожностей, так что, в итоге, получать желаемое нравилось всем: и коллекционеру, и новой неповторимой части его коллекции.

Бонфуа заметил Артура не сразу, но, когда всё-таки заметил, его взгляд остановился на нём, будто прикованный, и всё вокруг вдруг почему-то перестало существовать. В этом обществе галдящих фурий, сплетен и интриг, во всём многообразии пышных женских платьев и перевязанных лентами мужских рукавов и их же широких воротников с кружевами, нашёлся один-единственный человек в чёрном, не снятом доселе плаще. Серая гамма его одеяния привлекла молодого француза, как и короткостриженые лохматые волосы – всё в нём выдавало человека, совсем не принадлежащего к тому обществу, в котором он оказался, – и некая обыденность этого образа выделяла его среди бесконечного кричаще-алого, пурпурного, золотого. Он сидел почти в полном одиночестве, лишь престарелые гости Бонфуа-старшего беседовали с последним на другом конце стола, а Скотт исчез куда-то, очевидно, знакомиться с именитыми гостями и красоваться перед девушками.
Красное полусухое вино оказалось вкуснее, чем Керкленд представлял себе ранее, и теперь бутылка с багряным напитком была его единственным развлечением - есть он не стал, пока блюда на столе стояли нетронутыми никем из пришедших.

Франциск своевольно подлил ему в бокал ещё вина и уселся совсем рядом, снова придвинув соседний громоздкий стул. Артур взглянул на него довольно вызывающим взглядом - взгляд этот вызывал скорее на бой, нежели в постель – и француз сразу же сделался каким-то наигранно-учтивым, чтобы оставить подвыпившего в хорошем (если теперешнее состояние Керкленда можно было назвать таковым) настроении.
Кроме того, такой человек сейчас запросто мог подпортить ему личико, отцу – открытие торговой компании, а гостям – своеобразный праздник души и желудка.

А потому, опершись на мягкую спинку и тем самым отдалившись от англичанина, лицо которого сейчас выражало некую настороженность, он всего лишь предложил Артуру снять плащ, ибо сие помещение отапливалось, людей было слишком много, да и духота витала в воздухе с самого сегодняшнего утра.
Керкленд вновь посмотрел на Франциска, мысленно оценивая его благосостояние – цветной шёлк, расшитые манжеты, яркий пояс с поблёскивающей застёжкой, ухоженные длинные волосы, в конце концов, - всё выдавало в нём человека состоятельного и в коей-то мере богемного.
- Нет, - отозвался Артур наконец, - благодарю.
Язык ещё не заплетался, зато, когда Бонфуа предложил ему выйти на веранду, чтобы хоть как-то освежиться, он почувствовал, что ноги его стали чуть ли не ватными, и он еле держался, незаметно опираясь о стулья и стены, пока они не вышли на улицу и он не смог опереться на холодный мраморный парапет. Свежий воздух коснулся горячего лица, и только сейчас он понял, что от стоящей духоты действительно весь будто бы горел.
Тем временем, Франциск встал рядом с ним, почти плечом к плечу, слегка коснувшись Керкленда бедром. «Слишком близко» тревожным сигналом отдалось в голове, но затуманенное алкоголем сознание притупило любые опасности, так явно витающие в воздухе, и англичанин ослушался сам себя.
- Франциск, - представился Бонфуа, повернув голову по направлению к своему гостю и очаровательно улыбнувшись.
- Артур.
- Артур, значит, - тут же переправили имя на свой манер, картавя и смягчая гласные.
- Артур, - снова повторил один из хозяев вечера, словно распробывая, раскрывая истинный вкус.
- Да, - глухо отозвался тот.

Тишина воцарилась меж ними, и только возгласы из-за приоткрытых тяжёлых дверей нарушали её, врываясь в ночное спокойствие, будто бы будоража его и заставляя стоящих на веранде всё ещё осознавать, где они находятся.
Франциск вздохнул и решительно выпрямился – Артур заметил это и отчётливо почувствовал, как пространство между ними заполнилось прохладным вечерним воздухом, ему отчего-то стало не так комфортно, как прежде, и он тоже нехотя разогнулся, одной рукой всё ещё держась за перила.
Они встретились взглядом, и теперь – к сожалению, подумал Керкленд, - определённо надо было что-то сказать, иначе пауза грозила неприлично затянуться.
- Вас… наверное вас ждут, - всё, что он смог заключить. – Те девушки.
- Девушки?
- Да, те молодые дамы… мне казалось, вы были увлечены беседой и…
- Я могу быть увлечён и юношами, - вдруг почему-то вставил Бонфуа, уцепившись за отдельно взятые из контекста слова. Взгляд его голубых глаз по-прежнему был направлен только на англичанина, и взгляд это был неотвратимым, прямым, каким-то даже гипнотическим – Артур и не заметил, как Франциск осторожно сделал полшага вперёд и лицо его теперь оказалось непозволительно близко к его собственному лицу, благодаря отсутствию разницы в росте. Секунда, вторая – на мгновение французу даже показалось, что никакой преграды и быть не может, ведь Керкленд точно так же не отрываясь смотрел ему в глаза, словно призывая к действию.
За дверьми кто-то закончил свою торжественную речь, и звук бьющихся друг о друга бокалов звонким эхом разнёсся по залу.

Артур почувствовал на своих губах чужое тёплое дыханье и отшатнулся.
А Франциск рассмеялся. Громко, заливисто и почти отчаянно.

Их последующие встречи проходили относительно спокойно, хотя поначалу довольно замкнутый англичанин не желал идти на контакт, обуславливая их первую встречу дурным совпадением и алкоголем. Впрочем, для Бонфуа такие отговорки не были открытием, и он вполне себе представлял, что человек может быть возмущён внезапным вмешательством в собственную жизнь, когда никому не нужный знакомый с никакому не нужного мероприятия вдруг находит его снова, так активно навязывая при этом своё общество.
Но французу в этом почти не было равных, – и это он тоже прекрасно понимал – так что для каждой последующей своей пассии ему приходилось подбирать новые слова, новые поступки и примерять на себя новые образы, дабы соответствовать тому, чего от него подсознательно ожидают.

Проблема состояла в том, что Артур совершенно ничего не ждал.

Это было сложно, неимоверно сложно считывать с его жестов, с его взгляда, с его мимики всё, что, казалось бы, так далеко спрятано от глаз, но Франциск добивался несмотря ни на что, потому что Керкленд был единственным отличавшимся от пёстрой толпы вокруг.
Ему не важны были высокопарные слова, потому что он искал в них хоть какую-то истину и каждый раз сдавался, не найдя её.

В их последнюю встречу – это было высоко над их маленьким городком, на одном из зелёных холмов, откуда открывался прекрасный вид на побережье – они сидели в обнимку, и Бонфуа отчётливо помнил, как ветер смешно растрепал непослушные волосы Артура, и чёлка лезла тому в глаза, и он всё возмущался по этому поводу. А Франциск смеялся, точно так же, как и тогда, на веранде, и смех его улетал куда-то далеко, растворяясь в воздухе.
- Я завтра отплываю с Большим Джимом, - серьёзно сказал ему англичанин.
- С кем, прости? – всё казалось шуткой, включая это нелепое имя или прозвище, и собеседник совсем не услышал за ним сути.
- Неважно, - отсёк Артур. – Он обещал научить меня всему, приспособиться к морю. Я отплываю уже завтра, Франциск, мне нельзя больше мед…
- То есть ты уезжаешь? – перебил Бонфуа наконец: до него начал доходить смысл сказанного, и смех отчего-то будто бы застрял в горле.

На самом деле, у них с Артуром были не такие уж близкие отношения, и француз всё продолжал спать с другими, не прикасаясь к Керкленду и не заходя дальше поцелуев, но именно это и делало их ещё ближе друг к другу, как бы абсурдно это не звучало. Им можно было только говорить и слушать, смеяться и касаться волос, целовать, переплетая пальцы рук, - и больше ничего.
Этого, на самом деле, хватало.

Франциск тогда сказал только «Прости, ты же знаешь, что я не могу с тобой. Через полгода я могу также вступить в права владения и мне нельзя отлучаться сейчас», он беспомощно развёл руками, будто так и должно было быть, будто и сделать ничего нельзя, нельзя пойти против правил.

Против правил действительно нельзя было идти.
Артур знал об этом с самого начала, и потому он так упорно не хотел привязываться к богатому французу с континента, которого с Британией связывала только торговая компания отца. Это было очевидно – несостыковка мыслей, манер, привычек, внешнего вида, благосостояния, семьи, в конце концов.
Нельзя было идти против системы, устоявшейся и укоренившейся в этом обществе, где, каким бы ты ни был изнутри, тебе приходилось мириться с ярлыком, повешенным на тебя с рождения. Эти ярлыки были показателем всей дальнейшей жизни, тех рамок, в которых человеку приходилось существовать, и Керкленд, как, впрочем, и Франциск, не имел возможности выйти за их пределы.
Он не мог остаться, потому что океан и свобода всегда манили его. Пиратство по сути своей было грабежом, но Артуру было всё равно, как далеко он зайдёт в своём стремлении вырваться, потому что это было единственной соломинкой и единственной возможностью перестать подчиняться чему-либо.


А сейчас Бонфуа стоял перед ним со связанными за спиной руками, продрогший и ссутулившийся, и Артур, наконец, чувствовал себя хозяином положения.

Он сделал несколько уверенных шагов вперёд, пересекая тем самым почти всю каюту и остановившись буквально в нескольких сантиметрах от собственного пленника, так что носы их начищенных сапог почти что касались друг друга. Франциск поднял голову и посмотрел теперь исподлобья, не раскрываясь и как бы не до конца доверяя стоявшему перед собой – Керкленд изменился почти до неузнаваемости, и дело ведь было даже не в повзрослевших чертах лица, нет, дело было в том, что у француза уже болели туго перевязанные запястья, его тело дрожало от холода, а Артур просто стоял и смотрел на него.
Хотя, впрочем, лучше бы он только смотрел, но не касался. Его прикосновения заставили Бонфуа вздрогнуть, потому что это было слишком странно в данной ситуации, слишком неожиданно, слишком приятно, когда сухие губы касались шеи, не целуя. Франциск забыл это ощущение – ощущение интимности момента, когда они всего лишь касаются друг друга, дразня и нехотя отстраняясь.

Керкленд достаёт откуда-то из-за пояса всегда находящийся с ним нож и перерезает верёвку, которая сдерживала француза, но тот радуется слишком рано.

- Я не буду спрашивать, какого чёрта ты плаваешь в моих водах, - тихо говорит Артур, ощутимо толкнув пленника в плечо.
И тогда Бонфуа вновь смотрит на него, перестав потирать красные следы на запястьях, и чуть заметно ухмыляется – раз уж с ним говорят и обращаются так, почему бы не сыграть по тем же правилам?
- У меня есть официальное разрешение, а вот ты тут совершенно на птичьих правах.
- Надо же, как ты заговорил! – возмущается пират и снова подходит почти вплотную. Ему хочется разглядеть Франциска, отметить про себя, что изменилось в его лице, манерах, речи и, может быть, в его чувствах. Один очевидный вопрос не даёт ему покоя, но он не может, он не считает нужным теперь задавать его, потому что ничто сейчас не зависит от ответа. Отчаянная злость, вызванная всплывшими воспоминаниями и дозой алкоголя в крови, захлёстывает его, побуждая действовать грубо и не спрашивая, потому что ему вдруг кажется, что пропасть, отделявшая их когда-то, разверзлась перед ним и сейчас, не позволяя вынуть из француза душу. Душу, которая наверняка ещё что-то чувствует.

В действительности, Франциск чувствовал намного больше, чем Керкленд может сейчас себе представить, соображая только малой, не опьяневшей частью своего мозга. Он искал Артура, ходил за ним по пятам, всё время натыкаясь на бесконечные следы ограблений, но не находя уже самого их виновника – тот ускользал слишком быстро или это сам Бонфуа просчитывался в чём-то, появляясь уже слишком поздно?..

Керкленд резко толкает его, заставляя сделать пару шагов назад, а потом ещё и ещё, пока край койки не упирается под самое колено, и француз буквально падает на не совсем мягкую поверхность. Он хочет ещё что-то сказать англичанину, как-то вразумить или остановить, потому что всё это кажется почему-то чрезмерно неясным – нападение, ограбление, взятие в плен, а теперь …
Впрочем, потом Артур седлает его бёдра, и последние здравые мысли покидают голову.

Пуговица за пуговицей – расстёгивая нарочито-медленно, он и не собирается останавливаться, бесконечно ёрзая и ощущая под собой всё более распаляющегося Франциска, не задумываясь, зачем и к чему всё это приведёт потом. Каюта итак небольшая, а за окном сгустилась мгла, так что лицо пленника освещает только слабый свет свечей, тени покрывают его, и только тёмно-синие глаза лихорадочно блестят в сумраке. Керкленд смотрит в эти глаза, осторожно, трясущимися от нетерпения руками вынимая небольшие блестящие пуговицы из петель, раскачиваясь туда-сюда, и делая всё это почти на автомате. Он сам не знает, чего хочет, но в нём, одновременно с потрясением от встречи и возбуждением, закипает и какое-то другое чувство, которое противоречит всему остальному и превращает всё происходящее в нечто нереальное, словно сон.
Впрочем, вскоре рубашка Франциска всё же оказывается распахнутой, и мозолистые ладони Артура ложатся на голую грудь, а потом скользят ниже и ниже, по торсу и к животу, останавливаясь. Тепло прожигает насквозь – Бонфуа сдавлено выдыхает, прося англичанина прекратить, но тот и слушать не желает, наклоняясь ближе. Теперь француз ощущает запах рома, но уже поздно, и он не успевает сказать Артуру и слова, потому что тот уже накрывает его губы своими, целуя слишком грубо и слишком жадно.

Они не виделись, кажется, уже лет сто, не меньше – Керкленд бы ни за что не повёл себя так, будь он в том времени, лет на семь младше, но Франциск чувствует привкус рома на языке, его запах, то, как он действует на Артура, и ему вдруг не хочется так. Ведь это на самом деле больно: искать и, наконец, находить, осознавая, что всё могло быть по-другому, не имей они собственных желаний и обязательств; и сталкиваться с невменяемостью, опьянением и дикой страстью, которая впервые за все годы жизни теперь не значит ничего, кроме плотского удовлетворения.

Франциск хочет отмотать всю плёнку заново, хочет просто поговорить – не здесь, не в этой каюте, не на этой жёсткой койке – ему хочется вернуть то, что было, а ещё лучше – изменить всё.
Он неосознанно притягивает англичанина к себе ближе, потому что трение сводит его с ума и ощущения чрезмерно остры несмотря даже на несколько слоёв ткани, но в уме всё ещё громким стуком отдаются нужные слова.
- Артур… - наконец, шепчет он, сбиваясь, - Артур… ты пьян, слышишь?.. Ты пьян…

И Артур замирает. Слова действуют на него, как ушат холодной воды, вылитый на голову, он не становится трезвее, но внезапно снова осознаёт что-то, что как бы вылетело из головы – осознание реальности с её правилами, рамками, устоями, с состоятельным французом и собой, простым воришкой без известной родни, вновь явственно возникает перед ним.
Он слезает с кровати и отходит к окну, подальше, поворачиваясь к Бонфуа спиной.
- Одевайся.
Его голос звучит твёрдо, но дышит он всё также прерывисто.

Сев, Франциск застёгивает рубашку, вновь заправляя её за пояс, и тут же замечает свой собственный камзол, отнятый у него совсем недавно, он висит на одном из стульев в углу бесформенной дорогой тряпкой.
Керкленд говорит ему убираться – слишком грубо (впрочем, у него всё и всегда бывает слишком), чтобы француз позволил себе ослушаться – но впоследствии снова останавливает его.
Тот оборачивается у самой двери, не зная, чего ещё ему сегодня ожидать.
Артур спешно подходит к столу и снимает со спинки стула голубой камзол. Некоторое время он смотрит на него, словно решая, отдавать ли всё-таки, но вскоре бросает вещь её законному хозяину.
- Там холодно, - короткое поясняет он, не глядя.

Бонфуа не благодарит, но очень надеется, что что-то измениться меж ними после этого.
Он ещё не знает, что завтра Артур высадит его и всю его команду на большую землю, посоветовав при этом больше никогда его не искать.

@темы: Моё, Фики, Хеталия