Так вот, взялась я прямо за первую же заявку (от N.Wind), за первый же, собственно, её вариант, ибо над ним я думала больше всего и именно он показался мне довольно интересным. И хоть приключения в моей голове не сложились, зато есть небольшой намёк на Пруссия/Франция. Очень небольшой, но есть.
Что ж, Винд, надеюсь, что тебе придётся по душе сия писанина :3
"Доля шутки", Драббл, Пруссия|Франция, G
Спина безупречно прямая.
Светлые волосы аккуратно собраны и подвязаны атласной лентой.
Свет из большого окна – от потолка с причудливой лепниной до паркетного дубового пола – заливал всё вокруг, отражался в зеркальных поверхностях, танцевал бликами в ярко-голубых глазах с сузившимися зрачками. Казалось, что в этих глазах небо, но Гилберт этого не замечал.
Или не хотел замечать.
Он вообще был не в восторге ото всей этой затеи, хоть и сам её зачем-то придумал. Теперь вот сидел, по очереди нажимая указательным пальцем по белым и чёрным клавишам, и проклинал всё на свете – в первую очередь, изобретателя рояля – пока Франциск что-то там втолковывал ему касательно нот. «Какие к чертям ноты?!» - возмущался про себя Байльшмидт, но француз уже разошёлся не на шутку, поясняя всё воодушевлённей и вообдушевлённей, размахивая руками всё ближе к чужому лицу.
Пруссия, в свою очередь, всё бездумнее и бездумнее кивал головой. Не то чтобы Франция был плохим учителем, нет, даже наоборот, однако вот к хорошим ученикам Гилберт вряд ли мог бы себя отнести, тем более что обучали его не военному делу, а – надо же – игре на рояле. Конечно, научиться этому не так-то просто и не так-то быстро, понимал Пруссия, но когда он просил об услуге француза, то совсем не подозревал, что это занятие покажется ему настолько занудным и скучным. Впрочем, зная склонность своего друга к авантюрам, приключениям и прочим забавам, не требующим долгого сидения на пятой точке, Франциск мог бы и догадаться о вышеупомянутых качествах процесса обучения, однако Гил сам просил дать ему урок, так что Франция теперь просто выполнял просьбу (с огромным, надо сказать, удовольствием для себя же самого, ведь ему всегда нравилось поучать остальных, будь то даже его собственный друг).
Итак, Байльшмидт покорно продолжал внимать речам Бонфуа, который к тому времени перекинулся зачем-то на историю музыки и вещал о композиторах не менее вдохновлённо, чем о нотах и их звучании. Выражение его лица в этот момент было таким мечтательным, почти ангельским; он всё говорил и говорил, иногда наигрывая что-то, а Гилберт, между тем, перебарывал в себе желание заснуть, опустив голову вот прямо на эти самые клавиши. Ну, а что? Хоть какой-то аккомпанемент.
Хотя в итоге Пруссии, конечно, надоело. Он смотрел на Франциска, на того самого Франциска, с которым они часто напивались и попадали во всякие передряги; на Франциска, который мог быть ужасно злым, или тошнотворно лицемерным при случае, или поразительно хитрым, когда это требовалось, но сегодня он был только чрезвычайно одухотворённым.
И, откровенно говоря, Гилберта это раздражало.
- Мне кажется, - совершенно кощунственно прервал он француза, - или рояль жуёт какую-то часть твоего тела?
Франциск остановился на полуслове и недоумённо взглянул на друга, грешным делом подумав, что тот слегка перебрал уже с утра.
- Вот эту, - Пруссия ткнул указательным пальцем Бонфуа прямо в лоб. – Этот чёртов рояль бессовестно пожирает твой мозг! А мне, знаешь ли, не хочется иметь рядом одержимого, вроде Эдельштайна.
Не найдя, что ответить, Франция только потёр лоб (вообще-то Гил слегка не рассчитал силы), затем поглядел на музыкальный инструмент, перед которым они сидели, и перевёл, наконец, взгляд на Байльшмидта, который уже поспешил встать с места, мысленно также пообещав себе больше никогда не возвращаться к этому занятию.
- Действительно, - выдал Франциск, усмехнувшись, и развёл руками, - живые рояли!
И рассмеялся – от души, задорно, открыто, так что Гилберту показалось, будто он даже заметил некую искорку озорного мальчишеского веселья, проскользнувшую во взгляде чуть прищуренных глаз.
Как выяснилось, своеобразное предчувствие его не обмануло: француз встал, закрыл крышку злосчастного рояля, облокотившись на неё секунду спустя, подпёр рукой подбородок и произнёс заговорчески:
- А вот теперь я хочу знать, зачем же тебе, mon ami, так нужны были эти уроки, если я по твоему же лицу могу прочитать, насколько тебе наплевать на них. О, мой дорогой Гилберт, можешь не отвечать – я достаточно хорошо тебя знаю, - ответил он тотчас же сам себе, театрально взмахнул рукой и возвёл глаза к потолку. – Кого ты хотел покорить? Своенравную Элизабет? Или, может быть, самого Родериха?
- Или, может быть, тебя? – произнёс вдруг Гилберт, очевидно, передразнивая Бонфуа и, вместе с тем, сам не зная, шутит ли.
В любом случае, в шутку эти слова всё-таки превратились, когда Франциск засмеялся первым – Байльшмидт последовал его примеру, расхохотавшись почти искренне.
Ведь, в конце концов, в шутке – только доля правды, а над остальной долей можно и посмеяться.